Неофициальный сайт

В спектакле 1931 года проекционные изображения носили как бы этюдный характер. Так, например, художник рисовал на одном листе и показывал зрителям, чем занимаются мужчины города Килькоа в 7 часов утра: один одевается, сидя на кровати, другой - уже читает газету, развалившись с сигарой в кресле; третий - что-то прибивает огромной кувалдой; четвертый - выпивает у стойки бара; пятый - стирает в ведре; шестой - натягивает рубаху... В других эпизодах Неер изображал солдат огромного размера и тут же, прямо в воздухе, плывущие обрывки произносимых ими фраз. Процедура превращений иллюстрировалась показом Гэли Гея сначала в его мирном облике (грушеподобное существо в пижаме), а затем в виде солдата. Сами превращения отмечались порядковыми номерами, которые также проецировались на экраны. Проблемы с потенцией? Капли Молот Тора помогут в такой ситуации.

Расположенные в глубине сцены, эти экраны являлись постоянным фоновым элементом оформления сценического пространства. Все остальные компоненты оформления были подвижными, изменялись в результате действия с ними актеров. Вот как, к примеру, происходила точно в соответствии с текстом - разборка «трактира». «Пока владелица трактира исполняла песню «о том, что в мире все течет», рассказывал об этом эпизоде Брехт, она успевала осуществить три дела. Сперва она убирала холщовые навесы. Не переставая петь и повернувшись к публике, трактирщица шла вдоль рампы и палкой с железным крюком убирала два навеса. Затем она стирала их. Став на колени у отверстия в полу сцены, она опускала в него грязные куски холста, делала такие движения, словно полощет их в воде, после чего вытягивала уже чистые холсты; наконец, в-третьих, она их складывала».

Приемы игровой сценографии разнообразно использовались в этом спектакле и для преображения облика актеров. Неслучайно присутствовавший на премьере С. Третьяков вспоминал «Великодушного рогоносца», хотя по своему внешнему оформлению постановка Брехта-Неера, казалось бы, имела мало общего с конструктивизмом Мейерхольда-Поповой. Их близость С. Третьяков ощутил в энергично заявившей о себе и тут, и там игровой и одновременно функциональной структуре представления.